ЛЮБИМЫЙ, ЗДРАВСТВУЙ
Любимый, здравствуй. Знаю, на войне
С доставкой почты вечно перебои…
Но как же я скучаю по тебе…
Я телом здесь, а сердцем там, с тобою,
И жду хоть пару строчек… Тишина…
И писем нет уж скоро три недели.
Скорее бы закончилась война…
Ах, если бы ты знал на самом деле,
Как мальчик наш сопит смешно во сне-
Так беззащитно и спокойно… Митя…
Я родила его назло войне.
Как жаль, что ты его пока не видел.
Он, как две капли, на тебя похож-
Такие же глаза, и рот упрямый…
Ты убедишься сам, когда придешь
Домой с войны постылой, окаянной…
Ты знаешь, нас давно уже бомбят.
Кто б мог подумать… Но держаться надо…
Тревожно только- третий день горят
На Киевской Бадаевские склады.
Малыш проснулся… Ладно, дописать
Попробую я позже… В Ленинграде
Тебя мы ждали, ждём и будем ждать…
Ну все. Люблю. Целую. Твоя Надя…
Прекрасные Лики
Град Петра меня ждал… От надменной, холодной Невы
Протянул свои руки туман в первый день нашей встречи,
Затрудняя посадку. И наш самолёт из Москвы
Прилетел с опозданьем на час… Зябко кутая плечи
В мягкий шарф, я сидела в такси. Промелькнул за окном
Медный всадник… Чуть позже — Дворцовая площадь, и следом
Я увидела шпиль с золотым православным крестом,
Осеняющим воды и низкое серое небо.
Я не знала, как долго меня здесь задержат дела,
А в отелях я жить не люблю и поэтому просто
В старом питерском доме квартиру большую сняла
С чудным видом на шпиль золотой и на Заячий остров.
«Да-а, как раньше не строят теперь» — мне агент говорил,
В предвкушении сделки к цветистым рассказам охочий, —
Мол, ремонт сделан свежий, а тот, что в гостиной, камин
Был ещё при царе, а гляди-ка, как прежде — рабочий.
Я с дороги спала, как убитая. Но поутру
Я проснулась от жуткого холода. Что за нелепость –
Вроде стеклопакеты закрыты, и я не пойму,
Отчего сквозняком тянет с окон, что смотрят на крепость.
***
День прошёл незаметно — с утра пара встреч, а потом
Я на Невский отправилась, куртку надев потеплее,
И по той стороне прогулялась неспешно пешком,
Что опасной была наиболее при артобстреле.
Заглянула, чтоб скрыться от холода, в Спас-на-Крови,
Но осталась надолго, любуясь мерцанием бликов
От горящих свечей на исполненных чистой любви
И скорбящих за нас византийских мозаичных ликах.
Я вернулась домой только вечером поздним, и в сон
Провалилась — сказалась от пешей прогулки усталость,
А средь ночи проснулась от холода, и метроном
Где-то громко стучал… Ну откуда он здесь…? Показалось…
Я решила, что где-то окно распахнулось, и в плед
Тёплый кутаясь, быстро прошлась по огромной квартире
В его поисках… Ох, как темно, не включается свет –
Что ж такое случилось, что в доме его отключили…?
Из гостиной пахнуло дымком… Не сдержала я крик
Свой испуганный, и распахнув с содроганием двери,
Я увидела, как весь замотанный, дряхлый старик
Чем-то топит камин, опустившись пред ним на колени.
Я кричала от ужаса, но он не слышал меня,
Его тонкие руки — бессильные слабые плети –
Протянулись к камину, и в свете неровном огня
Я увидела, что он жжёт книги. Заплакали дети
Где-то рядом… О Господи, неподалёку кровать,
На которой под ворохом разного грязного хлама
Кто-то зашевелился, и тоненьким голосом звать
Начал мать — «Мама, где ты…? Мне хочется хлебушка, мама…»
И, как шелест бумаги, раздалось чуть слышно — «Иду…»
От камина старик шёл к кровати, шатаясь, устало
Волоча свои ноги опухшие… Я не пойму,
Как дошло до меня, что тот дряхлый старик — это МАМА…
Я бежала по улице ночью стремительно прочь
От квартиры… В сугробах стояли без окон трамваи,
Я такие же в хронике видела в детстве, точь-в-точь!
Сквозь меня проходили какие-то люди с санями,
На которых лежал скорбный груз… Вот и Спас-на-крови.
Я туда… И отпрянула — всюду тела штабелями,
И прекрасные лики исполненных чистой любви
Византийских святых плачут молча сухими глазами.
***
Я проснулась в слезах ранним утром… В жилище моем
Было тихо… В роскошной гостиной — ни дыма, ни стонов,
Ни-ко-го… И камин был холодный… Лишь только огнём
Опалённые адским страницы из «Тихого Дона»
Разлетались по комнате, и у меня на глазах
Становились прозрачными, в свете дневном исчезая…
…Пискаревское Кладбище… Алые розы в руках
У меня… Я иду между братских могил и не знаю,
Где лежат эти дети, куда положить мне цветы…
Невозможно весь Питер усыпать живыми цветами…
Будут плакать прекрасные Лики скорбящих святых
До скончания века безмолвно сухими глазами.
Сан Саныч
Кардиограмму сняв, мой врач нахмурил брови,
И заявил, что больше на авось
Не обойдётся… Лишь в больнице, под контролем
Врачей… Ну и я лёг — чтоб обошлось.
Мне обещали дать отдельную палату,
Как только будет можно. А пока
Я разместился в общей- вместе с азиатом
Каким-то и студентом. Старика
Я сразу не заметил — на своей кровати
Дремал он тихо, словно его нет
Здесь вовсе. Нянечка в замызганном халате
Доставила нехитрый наш обед —
Какой — то суп невзрачный, хлеб и макароны
С подливкой и подобием котлет.
Попробовал — вполне съедобно… Оживлённо
Болтали азиат с парнишкой. Дед
Проснулся. Он был очень стар. С улыбкой детской,
Какой-то беззащитной, сел за стол…
Сестричка подошла — «Вы не забыли, Невский?
После обеда сразу на укол!»
«Ну, ни фига! — студент присвистнул- Вот те нате..!
Сан Саныч Невский! Имя — просто жесть!
Кому скажи, что с Невским я в одной палате,
Решат — лежу в палате номер шесть!
А, может быть, тот князь прославленный — твой предок?»
Я юноши святую простоту
Хотел уже прервать… Но слышу голос деда
Глухой : «Сынок, передо мной в роду
Блокадный Ленинград… Точнее я не знаю…
Не удалось мне корни отыскать…
Меня нашли зимой на Невском… Умирая,
Лежал в сугробе я, а рядом мать
Уже холодная. Без документов. Может,
Украли вместе с карточками, но
Гадать бессмысленно. Мне повезло. Прохожий
Услышал, что я плачу. У него
Хватило сил меня поднять. Я смог в детдоме
Назвать лишь имя… Ну а сколько лет
Мне было, адрес и фамилию не помнил…
Меня нашли на НЕВСКОМ — вот ответ
На твой вопрос. Фамилию в детдоме дали,
А отчество того, кто меня спас»………………..
Я думал перед сном, что все мои печали —
Пустое … Боже, сколько среди нас
Таких осталось Невских, Лиговских, Фонтанных…
У каждого на Пискаревском брат,
Сестра и мать средь сотен тысяч безымянных,
И предок их- блокадный Ленинград…
Аты-баты
1-й Ленинградской стрелковой дивизии народного ополчения (Кировского района) посвящается
Здорово, Петрович. Пришёл… Сколько зим, сколько лет…
Как только нашёл? Мы ж с тобой с сорок третьего года
Не виделись… Как далеко тот июльский рассвет,
Когда мы чеканили шаг, выходя из завода…
Другие дивизии были одеты «не ах»,
Но нам повезло — интендант был со связями, тёртый,
И мы уходили на фронт в ярко-синих штанах,
Пошитых ещё при царе (где добыл?) Гимнастерки
Достались советские… Помнишь, Петрович? — А то!
По Стачек мы рядом шагали с тобой- Аты-баты…
И наш командир, из десятого цеха парторг,
С утра приказал выдать всем провиант и гранаты
С винтовками… Мы выдвигались на Лужский рубеж…
Глаза закрываю, и вижу как будто вживую
Я маму свою в легком платье из льна цвета беж,
Бежавшую вслед за колонной, и на мостовую
Упавшую около Нарвских ворот, подвернув,
Споткнувшись о рельсы трамвайные, ногу… Ты знаешь,
Петрович, я видел тогда в сорок первом году
Ещё раз, последний, её… Уже встали трамваи,
И я шёл пешком… Мою спину сверлили дома
Пустыми глазницами. И, проходя баррикады
На Газа, себя я внезапно на мысли поймал,
Что в городе нету живых… Только я… Аты-баты…
У дворницкой несколько тел в простынях, и кругом
Совсем никого… Можно б было жужжание мухи
Услышать- так тихо… От холода съёжился дом…
На третий этаж я бегом… Дверь открыла старуха,
Неловко всплеснула руками… Обмякнув, сползла
На пол ледяной… И ты знаешь, Петрович, так странно-
Не сразу я понял, что этой старухой была
Моя молодая (лишь сорок исполнилось) мама…
Я смог ей оставить немного гороха и хлеб…
На фронт возвращаясь, я плакал беззвучно о маме,
А через неделю узнал, что ее больше нет…
В тот день ещё пулей на вылет Захарова Ваню
Убило… Ты знал его? Точно! Детали, как Бог,
Точил. Были руки его, как пить дать, золотыми…
На Пулковских в марте погибли Лукич и парторг…
А скольких, Петрович, ещё мы с тобой схоронили-
Из наших -не пересчитать… А последним был ты-
Под Курском… Из цеха один дохромал до Победы,
По- моему, я… Принеси- ка, Петрович, костыль…
А, впрочем, не надо — ведь если уходишь на небо,
Не нужен он больше… Я знаю, что встретят меня
Из первой стрелковой дивизии наши ребята…
Курить напоследок хочу. Дай, Петрович, огня…
Вот так… Хорошо… Я готов… Ну, пошли… Аты-баты…
Юла
Ну, деточка, смотри… Все просто- мы берём иглу,
И протыкаем фантик… Вуаля! Готово!
Теперь ещё одну… Вот так… Повесь… Я не могу
Никак- я старая, а ты, дружочек, новый.
В фольгу орешек завернем. Ага. Опять игла,
Покрепче узелок, и рядышком с конфетой
На ёлку примостим… Да, это старая юла…
Откуда..? Ох, я помню, это было где-то
Ещё перед войной… В последний мирный год отец
Принёс домой коробку ёлочных игрушек,
Средь них была юла… Так вот… А кот, такой подлец,
Залез на дерево неловко, и обрушил
Красавицу… Тогда разбилось все, кроме юлы…
А новых не купить- в то время непростое
Достать такие можно было лишь из-под полы…
Но, к счастью, ты не знаешь, что это такое…
Ох, как я плакала над грудой битого стекла…
Потом с бабулей, как сейчас с тобой, конфеты
На ёлку вешали, а через год я их нашла…
Я помню этот день… Сидели мы без света,
И ждали маму, что ушла на прорубь за водой
С утра. Уж вечер, а ее все нет… И плакать
Сил не было совсем… Вдруг дверь открылась… Боже мой..!
В заснеженном пальто, с большой еловой лапой
В руках, она вошла, и привалилась к косяку…
Откуда раздобыла, я уже не помню,
Хоть говорила… Мы тогда напились кипятку
С хвоей, и вдруг решили- будет праздник в доме
Наперекор всему… Нет елки- что же, не беда-
Нарядим нынче эту ветку… От игрушек
Коробку я нашла, открыла… Господи! Еда!
Как мы могли забыть про связку пресных сушек,
Что в том году на ёлку вместо вдрызг разбитых бус
Мы вешали, и про конфеты… Что ты, милый…
Испортились? Конечно, нет… Я помню этот вкус-
Вкус жизни… Сушки мы от плесени отмыли,
И пировали… А вот эта самая юла
Висела в одиночестве на ветке…… Слушай,
Бабуля, ты вчера мне шоколадку принесла…
Давай повесим тоже… Так… На всякий случай…